Часто обстоятельства жизни персонажа, узнаваемые в ходе повествования значительно позднее и внешне безотносительно к тем сценам, о которых раньше шла речь, дают важнейший материал для психологического анализа. Ретроспективное объяснение ожесточенности Грушеньки, ее «надрыва», всего ее инфернального поведения возникает лишь в третьей части романа (глава «Луковка»), где она рассказывает Алеше о своем обидчике, о пятилетних муках поруганной любви и ревности. Письмо, полученное месяц назад, до крайности обострило прежние воспоминания, возбудив тревоги и надежды. Весь месяц, как видно теперь, находилась она в смятенном состоянии духа, тогда же посетила и Катерину Ивановну («Обе вместе»).
Только сейчас до конца понятным становится, какого душевного напряжения стоило Грушеньке решиться поведать свою историю Катерине Ивановне, которую она, по рассказам Дмитрия, представляла, очевидно, тоже глубоко страдающей женщиной. Но почувствовав, несмотря на внешнее радушие соперницы, ее покровительственный тон, особенно нестерпимый в пересказе душевной исповеди Грушеньки, она ответила Катерине Ивановне жестоким оскорблением. После главы «Луковка», возвращаясь памятью к этой ранней сцене, читатель, без всяких авторских напоминаний, имеет возможность значительно полнее и глубже понять психологию героини.
Прием ретроспективной характеристики психологии персонажей, создаваемой без авторских разъяснений, одними композиционными средствами, характерен для романной структуры Достоевского.
В главе «Бесенок» («Братья Карамазовы») Лиза Хохлакова признается Алеше, что иногда с садистским восторгом думает о распятом,четырехлетнем мальчике: «Хорошо. Я иногда думаю, что это я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть». И далее. «Он Иван пришел, а я ему вдруг рассказала про мальчика и про компот, все рассказала, все, и сказала, что «это хорошо». Он вдруг засмеялся и сказал, что это в самом деле хорошо. Затем встал и ушел»
Новый, неожиданный и важный штрих вносит это признание в характеристику Ивана Карамазова, который еще недавно в беседе с Алешей выступал гневным обличителем тех, кто заставляет страдать безвинных детей, отказывался от мировой гармонии во имя неотмщенной слезинки несчастного ребенка. Если бы такое признание сделано было в состоянии спокойном и трезвом, оно бы начисто перечеркивало всю исповедь Ивана как неискреннюю. В действительности же этого не происходит именно потому, что, как вскоре разъясняется самим развитием событий, Иван находится на грани безумия, связанного прежде всего со все большим и большим осознанием своей причастности к убийству отца. Ненависть и презрение к себе как вероятному убийце, несмотря на ожесточенное внутреннее сопротивление этой мысли, постепенно овладевают душой Ивана. Не этими ли чувствами, не этой ли пытливой направленностью внимания на самые жестокие и страшные свойства своей личности вызвана внезапная реплика Ивана? Если предположить, что слова Лизы Алеше: «Послушайте, теперь вашего брата судят за то, что он отца убил, и все любят, что он отца убил», были сказаны ею и Ивану, а это вполне вероятно, так как они непосредственно связаны с отношением к распятию, то реакция Ивана становится еще понятнее. Ведь Иван первый, кто, не будучи физическим убийцей, «полюбил» мысль об убийстве отца и внушил ее Смердякову- Но понять состояние духа Ивана в разговоре с Лизой можно лишь в свете всех последующих его нравственных мучений.
С другой же стороны, причины особенной раздраженности Лизы, се самомучительства в упомянутом разговоре, объясняются отчасти стыдом за письмо, посланное Ивану и встреченное им с обидной холодностью (о своем отношении к письму Иван говорит Алеше позднее, и это объяснение проливает свет на прежнее настроение Лизы). Впоследствии выясняется даже, что само название главы «Бесенок» подсказано отношением Ивана. Взяв новое письмо Лизы из рук Алеши, «Иван тотчас же узнал руку. А, это от того бесенка! - рассмеялся он злобно».
Но еще позже, в главе «Это он говорил», Иван свяжет свое ожесточение с ночными посещениями «черта», с муками собственной совести и попросит у Алеши прощения за оскорбление Лизы: «Мне нравится Лиза. Я сказал тебе про нее что-то скверное. Я солгал, мне она нравится». Это признание косвенно подтверждает представление о том душевном состоянии, в котором произнес Иван свои чудовищные слова о распятом ребенке.
Лишь на следствии по делу Мити Карамазова выясняется, что весь последний месяц чувствовал он себя подлецом, укравшим деньги Катерины Ивановны, и тогда становится понятным его ожесточение и отчаяние. В таком именно состоянии он буянил в трактире, оскорбляя штабс-капитана Снегирева, избил отца и т. д.
Читателю, уже давно и как будто вполне знакомому с трагедией Илюши Снегирева, в четвертой части «Карамазовых» неожиданно открывается психологическое обстоятельство первостепенной важности (история с Жучкой), которое повлияло на все поведение мальчика. Правда, здесь, в отличие от других случаев, связь событий определяется прямыми словами Коли Красоткина: «Поймите, что он таким образом уже предварительно приготовлен был к страшному раздражению». Но часто сопоставлять последующие сведения с предыдущими, извлекая из них новое знание психологии героев, должен сам читатель. Писателем заведомо предусмотрена его большая творческая активность в этом отношении.
