Он убил только одну вошь, «из всех вшей самую бесполезнейшую. Когда он слышит слово «преступление», он кричит бешено в ответ: «Преступление? Какое преступление?., то, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов простят (как простились грехи разбойнику Кудеяру за убийство злого помещика в поэме Некрасова), которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление? Не думаю я о нем и смывать его не думаю». Да, в иные «минуты» Раскольников жалеет, что не сумел стать Наполеоном или Магометом, не овладел властью ради власти, каких бы кровавых и грязных применений ни потребовало ее удержание: «О, пошлость! о, подлость!.. О, как я понимаю «пророка», с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся, «дрожащая» тварь… прав «пророк», когда ставит где-нибудь поперек улицы хорошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и не желай, потому – не твое это дело!.. О, ни за что, не за что не прощу старушонке!»
Свидригайлов вовсе не винит Раскольникова. Он пытается только втолковать Дуне, в расположении которой заинтересован, как Раскольников дошел до своего злодейства, и, понимая, что сестра обожает своего брата, выбирает наконец самую выгодную версию – Раскольников затеял-де сравняться с гениальным Наполеоном, не будучи сам гениальным.
Наполеоновский мотив в самом деле входил в идею Раскольникова и в ее ужасное осуществление. Раскольников в самом деле видел перед собой пример Наполеона, он в самом деле захотел проверить, способен ли он стать Наполеоном, способен ли он выдержать диктаторскую, тираническую власть над всем человечеством и всей вселенной.
Преступление, на которое решается Раскольников, связано не только с вопросом, кто преступил, но и с вопросом, против кого и во имя чего преступил. Он объясняет Соне: «Я чтоб власть, чтоб делать добро нужна прежде власть. Что, хорошо, что ты так ходишь по улицам. Полечка тоже пойдет. Я не хочу проходить мимо и молчать… Для всех надо закон, а для избранных нет».
Если б идея Раскольникова исчерпывалась наполеонизмом в его чистом виде, он сам судил бы себя и сам вынес бы себе обвинительный приговор. Наполеон – нерефлективный, непосредственный властелин, один из тех, кто, если использовать слова «Записок из подполья», прет прямо к цели, «как взбесившийся бык, наклонив вниз рога». Наполеоны – повелители «по природе» и осуществляют свою власть, ничем не смущаясь: ни кровью, ни грязью, ни изменой, ни предательством, ни совестью, ни предрассудками. «Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры,- а стало быть, и всё разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!»
Дуня идет на жертву, она продает себя, убивает себя, чтобы спасти мать и «облагодетельствовать» Родиона. Она поступает, как Родион, полагавший, что убивает во имя любви к своим родным, во имя их спасения. Однако, пока вопрос вращается в этой плоскости, у Дуни несравнимое нравственное преимущество перед Родионом она убивает себя, он убивает другую, она в своей действии ближе к Соне, чем к брату. «А если бы ты был и прав,- возражает она, если б я действительно решилась на подлость,- разве не безжалостно с твоей стороны так со мной говорить?.. Если я погублю кого, так только себя одну… Я еще никого не зарезала!..»
У Свидригайлова – все арифметика, а у Раскольникова высшая математика. Свидригайлов то – первый – и объясняет преступление Родиона Раскольникова плюралистически, сложением многих разных причин и мотивов: бедностью, характером, раздражением, сознанием «красоты своего социального положения», желанием помочь родным, стремлением к богатству, к карьере.
Однако наполеоновская идея в ее чистом виде, власть ради власти, является изменой и предательством по отношению к чему-то более важному, куда она входит только как часть. или как средство. Это случается нередко: часть, замещающая целое, средство, превращенное в цель, начинаю!’ противоречить целому, начинают вытеснять цель. Он знал, что Дуне нельзя выходить за Лужина, что ее предполагаемое замужество – та же проституция. «Вот что, Дуня,- обращается он к сестре, долгом считаю опять тебе напомнить, что от главного моего я не отступаюсь. Или я, или Лужин. Пусть я подлец, а ты не должна. Один кто-нибудь. Если ж ты выйдешь за Лужина, я тотчас же перестаю тебя сестрой считать»,- в «главном своем» Раскольников стоит на том же основании, что и Разумихин.
В черновых тетрадях есть наброски реплик, согласно которым Раскольников видел высшее счастье во власти над людьми-пигмеями «для цели». Ссылка на цель может превратиться в скользкое объяснение, целью оправдывали средства иезуиты, инквизиторы, позднее – фашисты. Однако Раскольников не задумывается над опасностями, таящимися в его объяснении. Он уверен, что его цель – добро, что он ломает преграды, отбрасывает предрассудки, откидывает страхи, напущенные во имя непререкаемых ценностей. Лужин – кровопийца, Мармеладовы – его жертвы. Власть нужна Раскольникову для того, чтобы спасти Катерину Ивановну, Соню, Полечку от Лужина и ему подобных. Раскольников берет на себя решение: «тому или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости, или умирать Катерине Ивановне». Он не может перенести, чтобы такие, как Соня, были несчастны, он не может вынести несправедливости. Раскольников ставит себя над человечеством во имя спасения
Однако, когда понимание власти и владычества ограничивается у Раскольникова просто наполеоновской идеей самой по себе, в его сознании – и в мышлении, и в психологии – происходят любопытные сдвиги. В эти минуты он забывает, что убил не только Алену, но и Лизавету, названую сестру Сони Мармеладовой. «Почему Лизавету я не жалею? Бедное создание!»
«Тут была тоже одна собственная теорийка,- так себе теория,- по которой люди разделяются, видите ли, на материал и на особенных людей, то есть на таких людей, для которых, по их высокому положению, закон не писан, а, напротив, которые сами сочиняют законы остальным людям, материалу-то, сору-то. Ничего, так себе теорийка: не выделяет ее Свидригайлов из числа других, как особенную, изобретенную Родионом. Наполеон его ужасно увлек, то есть собственно увлекло его то, что очень многие гениальные люди на единичное зло не смотрели, а шагали через, не задумываясь…»
Наполеон переступил через закон, чтобы забрать власть в свои руки, Ротшильд, не стесняясь средствами, добывал миллионы ради своего личного могущества, Штирнер уничтожал границу между добром и злом, чтобы очистить простор для произвола
Реплика Дуни доводит Раскольникова чуть не до обморока. Но, оставаясь при своей точке зрения, опираясь па свою идею, он не может признать нравственных преимуществ Дуни. Если миропорядок несправедлив, если его античеловеческая закономерность должна быть устранена- тогда филантропическая, родственная жертва Дуни не имеет смысла. «Дуня, милая!–обращается он к сестре.- Если я виновен, прости меня (хоть меня и нельзя простить, если я виновен). Прощай! Не будем спорить! Пора, очень пора».
Свидригайлов все снижает, он не способен проникнуть в сокровенную суть идеи Раскольникова и, перебирая одну за другой возможные мотивировки преступления Родиона, останавливается наконец на фигуре Наполеона.
Интерпретаторы «Преступления и наказания» в ницшеанском духе не заметили, что при чисто наполеоновской трактовке идеи Раскольникова они сходятся с Свидригайловым, хотя к мнениям Свидригаилова следует относиться осторожно: Свидригайлов понять Раскольникова по-настоящему не может. Это Свидригайлов низводил Раскольникова полностью к наполеоновской идее, с открываемой ею перспективой заманчивой дьяволовой, личной, эгоистической карьеры. Именно Свидригайлов видел в Раскольникове доморощенного Наполеона, не посмевшего пойти до конца по своему пути.
Вопреки мнению Мережковского, Шестова, да и Вересаева, наполеоновская безоглядная, ничем не ограниченная власть для Раскольникова не самоцель, а условие осуществления цели, эталон не самого идеала, а форма, в рамках которой он только и может осуществить свой идеал.
