«Во всём мне хочется дойти
До самой сути...»
Б. Пастернак
Когда читаешь лирику Бориса Пастернака, стихия поэзии захлестывает тебя, как ливень, и тебе передаётся вся полнота ощущения мира, восхищения миром. Поэт кажется неотъемлемой частью Земли, жизни, её голосом — голосом лесов, лугов, птиц. Неслучайно, когда Пастернаку понадобилось дать определение поэзии, он взял его из окружающей действительности:
«Это — круто налившийся свист,
Это — щёлканье сдавленных льдинок,
Это — ночь, леденящая лист,
Это — двух Соловьёв поединок».
Такое определение — не только метафора, это — поэтическая задача, эстетическое кредо Пастернака. Для Пастернака главное — не сосредоточиться на собственном «я», а соотнести себя с миром, стать его «глазами» и «ушами». Поэзия вырастает из быта и становится бытием. Вещи, обиход, пейзаж втягиваются в орбиту страсти, в её воздух:
«И сады, и пруды, и ограды,
И кипящее белыми воплями
Мирозданье — лишь страсти разряды,
Человеческим сердцем накопленной».
(«Определение творчества»)
Связь с миром рождает неожиданность, внезапность вдохновения, которое возникает из впечатлений жизни:
«И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд».
(«Февраль. Достать чернил...»)
В отличие от поэтов-романтиков, Пастернак не бежит из дома, от жизни, от быта, нет, он его любовно вбирает в себя, превращая в стихи:
«Когда еще звёзды так низко росли
И полночь в бурьян окунало,
Пылал и пугался намокший муслин,
Льнул, жался и жаждал финала?»
(«Степь»)
Даже в стихах, где поэзия сама является темой, эта тема раскрывается через описание обыденной жизни, природы:
«Поэзия, я буду клясться
Тобой и кончу, прохрипев:
Ты не осанка сладкогласна,
Ты — лето с местом в третьем классе,
Ты — пригород, а не припев».
(«Поэзия»)
Или еще:
«Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зелёной садовой скамейки».
(«Весна»)
Собственно о природе у Пастернака стихов почти нет. Пейзаж или время года везде «очеловечены», «одухотворены» присутствием поэта:
«Чьи стихи настолько нашумели,
Что и гром их болью изумлён?
Надо быть в бреду по меньшей мере,
Чтобы дать согласье быть землёй».
(«Болезни земли»)
Мир земли и воды поэт понимает и принимает. Но каковы его взаимоотношения с миром людей? У Пастернака есть стихи, где, на первый взгляд, проявляется традиционное противопоставление «поэт и толпа»:
«Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе
Расшиблась весенним дождём обо всех,
Но люди в брелоках высоко брюзгливы
И вежливо жалят, как змеи в овсе».
(«Сестра моя — жизнь...»)
Жизнь для поэта — сестра (ощущение кровного родства и равенства). И поэт обижается не столько за себя, сколько за неё — ибо её богатство, её щедрость не ценят.
Даже в раннем стихотворении «Пиры» поэт не противопоставляет себя миру обычных людей, а лишь ставит особняком:
«Наследственность и смерть — застольцы наших трапез.
И тихою зарёй — верхи дерев горят —
В сухарнице, как мышь, копается анапест,
И Золушка, спеша, меняет свой наряд».
Но наследственность и смерть — над всеми, и это уравновешивает творца и с остальными людьми.
По-настоящему романтический конфликт разворачивается в стихотворении «Любимая — жуть! Когда любит поэт»:«Он видит, как свадьбы справляют вокруг.
Как спаивают, просыпаются.
Как общелягушечью эту икру
Зовут, обрядив её, — паюсной».
Поэт возносит возлюбленную до небес, превращает её в Музу, увековечивая в стихах — в противовес мягкой пошлости обывателей:
«Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт
И трутнями трутся и ползают,
Он вашу сестру, как вакханку с амфор,
Подымет с земли и использует».
В отличие от Марины Цветаевой, лирика которой построена на мотиве трагической платы поэта за избранность, за дар, у Пастернака поэт, отрываясь от житейской суеты, порывая со многим, постоянно оглядывается на других, на близких:
«Я с ними не знаком.
Я послан Богом мучить
Себя, родных и тех,
Которых мучить грех».
(«Как усыпительна жизнь!»)
Пастернак хорошо понимал, что его талант — это не только его пытка (часто случается, что люди творческие бывают тяжелы для окружающих!)
Во второй половине 20-х годов в лирике поэта всё чаще ставится вопрос о взаимоотношениях поэта с обществом, с историей. Ведь поэт — частица своей эпохи и своей страны. Пастернак искренне пытался вписаться в грохот пятилетних планов:
«Ты рядом, даль социализма.
Ты скажешь — близь? — Средь тесноты,
Во имя жизни, где сошлись мы, —
Переправляй, но только ты».
(«Волны»)
То, как поэт понимает свою эпоху, наиболее полно проявилось в поэме «Высокая болезнь». «Высокая болезнь» — это, с одной стороны, лирика, искусство вообще. Иногда кажется, что грозные исторические события заслоняют собой поэзию, умаляют её. Но проходит эпоха, и осмыслить её до конца может только поэт. Пастернак говорит в поэме о своём поколении, о трагедии революции, расколовшей среду на два лагеря:
«Мы были музыкой во льду.
Я говорю про всю среду,
С которой я имел в виду
Сойти со сцены, и сойду.
Здесь места нет стыду».
С годами сложные и не всегда понятные образы поэзии Пастернака всё чаще уступали место лаконичной ясности. Поэт сам предугадал это в одном из стихотворений цикла «Волны»:
«В родстве со всем, то есть, уверясь
И знаясь с будущим в быту,
Нельзя не впасть к концу, как в ересь,
В неслыханную простоту».
«Опыт больших поэтов», о котором говорится в стихотворении, это и опыт самого Пастернака. Он претворяется в поздних стихах, открывающих сборник «Когда разгуляется»:
«Во всём мне хочется дойти
До самой сути:
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте...
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти».
(«Во всём мне хочется дойти...»)
Своеобразным подведением итогов стало стихотворение «Гамлет», где Пастернак отождествляет себя с шекспировским героем:
«На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси...
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти».
Здесь образ Гамлета преломляется через образ Христа, через понимание поэта как божьего избранника. Осознание своей избранности, тем не менее, не даёт права возноситься над людской толпой:
«Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись...
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь.
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать».
(«Быть знаменитым некрасиво»)
Проходя теперь «за пядью пядь» ступенями поэтической исповеди Пастернака, мы словно бы погружаемся в мир, где цельность и сложность мира оплачены кровью сердца, где оборотная сторона гармонии — смятение, а высокое мастерство подчинено светлой искренности таланта.
