Неудивительно, что в общем потоке книжной продукции первая книжка Николая Рубцова, вышедшая мизерным тиражом, затерялась и не прибавила литературной известности ее автору. А пока, осенью 1964 года, поэт оказался на распутье. Работы в Никольском не было… \"Сижу порой у своего почти игрушечного окошка и нехотя размышляю над тем, что мне предпринять в дальнейшем, – сообщал он С. Викулову. – Написал в \"Вологодский комсомолец\" письмо, в котором спросил, нет ли там для меня какой-нибудь (какой угодно) работы. Дело в том, что, если бы в районной газете и нашли для меня, как говорится, место, все равно мне отсюда не выбраться туда до половины декабря. Ведь пароходы перестанут ходить, а машины тоже не смогут пройти по Сухоне, пока тонок лед. Так что остается одна дорога – в Вологду, – с другой стороны села, сначала пешком, потом разными поездами\".

В конце ноября – начале декабря Рубцов появляется в Вологде и некоторое время живет в доме поэта Б. Чулкова, у которого была свободная комната. Он продолжал заниматься самообразованием, много читал – Пушкина, Блока, Лермонтова, но особенно привлекали его такие лирики XIX века, как Полонский, Майков, Фет, Апухтин, Никитин и, как сейчас уже широко известно из статей о Рубцове, Тютчев. Именно тогда он закладывал основы того, \"чтоб книгу Тютчева и Фета продолжить книгою Рубцова!\".

Стихи и письма Тютчева, изданные еще до революции, были единственной личной книгой Рубцова. \"Сейчас уже ходят легенды, – вспоминает Б. Чулков, – что он, ложась спать, клал ее под подушку. Я могу лишь сказать, что, во всяком случае, остальными книгами, которые ему дарились или попадались, Николай не дорожил и, бывало, оставлял где угодно. Книге же Тютчева, принадлежавшей Рубцову, такая судьба не угрожала\".

Начиная с 1965 года Рубцов жил то в Москве, сдавая экзамены на заочном отделении Литинститута, то в Никольском, то в Вологде. А летом 1966 года ездил по командировке журнала \"Октябрь\" на Алтай, результатом чего стало известное стихотворение \"Шумит Катунь\".

К тому времени Рубцов стал уже выходить на страницы центральных изданий. Не обходилось и без огорчений, ведь большинство его стихов проникнуто ощущением драматизма, а порой и трагизма, основанного на размышлениях о собственной судьбе и личных переживаниях. Не все это принимали, не все понимали глубину и своеобразие чувства связи поэта с Родиной. Во всем, даже самом малом, он видел отражение бытия его родного края, Вологодчины, которую не забывал даже в Сибири: \"Еще бы церковь у реки, и было б все по-вологодски\". 28 июня 1966 года Рубцов писал с Алтая в Вологду А. Романову: \"Мои подборки можно почитать в \"Знамени\" (6 номер) и в \"Юности\" (тоже 6 номер). В \"Современнике\" мои стихи Фирсов не смог напечатать. Нужна была другая тематика, что ли, а вернее, настроение. Ну, да это ведь не пушкинский \"Современник\", а наш! Горе луковое!\".

Литературное признание и широкая известность пришли к Рубцову после того, как издательство \"Советский писатель\" выпустило в 1967 году книгу стихов \"Звезда полей\", которую поэт представил в Литинститут как свою дипломную работу, защищенную им 26 декабря 1968 года.

- Сегодня у нас не просто защита диплома. Сегодня у нас праздник, – сказал ректор института В. Ф.Пименов. – Мы провожаем в большую литературу не новичка, а уже сложившегося поэта, причем поэта самобытного и талантливого.

Так же высоко оценили дипломную работу Рубцова критик Ф. Кузнецов и преподаватели института Н. Сидоренко, В. Друзин, Е. Исаев. \"Звезда полей\" ознаменовала начало периода зрелого творчества поэта.

Некоторые стихи, входившие в первый сборник, Н. Рубцов подверг частичной – как, например, \"Видения на холме\", – или коренной переработке. Так, \"Русский огонек\" по сравнению с \"Хозяйкой\" – вариантом стихотворения, опубликованном в \"Лирике\", – стал четче и строже. Вместо \"И тускло на меня опять смотрела\" появилось \"И долго на меня!..\". Поэт убрал также резавшее слух слово \"эпитафии\", а заново написанные начало и конец как бы заключили стихотворение в рамки. Огонек крестьянского дома обрел глубокий внутренний смысл \"русского огонька\".

В дальнейшем освоении Рубцовым темы родины у него уже появились особенности, которых в \"Лирике\" не было: он почти всегда пишет о жизни с терпкой грустью, он последователен в ощущении зыбкости и скоротечности мира, его таинственной красоты и внутренней непостижимости природы.

Без ощущения красоты природы, без любви к ней нельзя создавать прекрасное в искусстве. Высказывается Рубцов на эту тему достаточно определенно: \"И разлюбив вот эту красоту, я не создам, наверное, другую\". Он бродит \"по родному захолустью в тощих северных лесах\" и там находит красоту, без которой не мыслит жизни. Даже страшные сказочные персонажи – ведьмы, лешие, кикиморы, населяющие поэтический лес Рубцова, живут там не для того, чтобы пугать, а чтобы врачевать душу путника…

Голосом народа, выразителем его дум и чаяний делает поэта чувство Родины, даже если оно охватывает лишь скромную часть ее в радиусе деревенской околицы: \"мать России целой – деревушка, может быть, вот этот уголок\". Умение увидеть большое в малом придает лирике Рубцова глубину и емкость:

Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…

Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли!

И разбудят меня, позовут журавлиные клики

Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…

Широко по Руси предназначенный срок увяданья

Возвещают они, как сказание древних страниц…

\"Как-то трудно представить теперь, – сказал об этом стихотворении В. Кожинов, – что еще десять лет назад эти строки не существовали, что на их месте в русской поэзии была пустота\". Они настолько глубоки и подлинно поэтичны, что – даже они одни! – позволяют говорить о продолжении Рубцовым традиций русской поэтической классики. Довольно редкий в практике стихосложения, но удивительно органичный здесь пятистопный анапест настраивает на неторопливый философский взлет мысли от своего чердака вслед за журавлями сначала над забытыми вдали болотами, а потом и над всей Русью, современной и древней…

Ощущение неразрывного единства с миром нашло свое законченное воплощение в стихотворении \"Тихая моя родина\". Оно поражает удивительной достоверностью. Доверительность интонации захватывает читателя и заставляет вместе с поэтом пройти по близким ему местам, проникнуться его чувствами. Казалось бы, что нового может он сказать об ивах над рекой, церквушке, соловьях на тихой своей родине? Но, читая эти строки, мы вновь и вновь испытываем радость открытия прекрасного, глубокое чувство эстетического наслаждения. Когда поэт называет приметы этой, именно своей, родины, он словно бы не может остановиться, ему хочется показать как можно больше непритязательных, но таких дорогих примет, и они переходят из строки в строку: ивы, река, соловьи, погост, могила матери, церквушка, деревянная школа, сенокосные луга, широкий зеленый простор… И – как осветившая все это вспышка молнии, как мощнейший разряд переполнившей душу любви – концовка стихотворения:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Жизнь была бы неполноценной не только без тайны, но и без грусти – это очень важное для понимания сути творчества Рубцова суждение. В самой природе его дарования было заложено то чуткое предощущение грядущего ухода, которое в искусстве обладает огромной притягательной силой и, по словам Блока, \"одно способно дать ключ к пониманию сложности мира\".

Образ сельской родины у Рубцова, начиная со \"Звезды полей\", окрашен грустью, его душой все чаще \"овладевает светлая печаль, как лунный свет овладевает миром\", и печаль эта возникает оттого, что поэт ощущает недолговечность, непрочность, зыбкость дорогого ему священного покоя. Он с болью чувствует, что и сам порою теряет с ним контакт. Вот почему деревенский покой в его стихах вовсе не спокойный и не застывший – нет, он весь затаился в предчувствии грядущих перемен: над \"родимым селом\" вьются тучи, над \"избой в снегах\" кружится и стонет вьюга, а ночи полны непонятным ужасом, подступающим прямо к \"живым глазам\" человека.

Поэт испытывает гнетущее чувство одиночества, о котором можно было догадаться еще тогда, когда он говорил спасибо \"русскому огоньку\" за то, что он горит для тех, кто \"от всех друзей отчаянно далек\". И кратковременное веселье, когда изредка на несколько часов приезжают друзья, веселье \"с грустными глазами\" уже вряд ли что может изменить. Рядом с образами \"тихой родины\" у поэта все чаще возникает столь же обобщенный образ ветра, символизирующий душевную тревогу, жажду странствий, неудовлетворенность, усталость…