В основе многих сюжетов Гоголя, как правило, лежит анекдотическая ситуация, бессмысленный случай или какое-то неординарное событие, осмысление которых в произведениях писателя становится не только мастерской интерпретацией типичных картин жизни с типичными характерами, которые приобретают и символическое значение, и мистическое, скрытое содержание: гоголевский реализм выходит далеко за границы социального критицизма. Авантюризм Чичикова Павла Ивановича не был чем-то исключительным в государственно-крепостнической системе России, как и разного вида мошенничества в эпоху капитализма (банкротство Петьки Михайлова из комедии И. Карпенко-Карого “Хозяин” было липовым, и на него клюнул миллионер Пузырь с целью еще больше разбогатеть - вымогательство во имя вымогательства). Разные мошенничества со списками “ревизованных” крепостных были довольно распространенными и в 20-е и в 30-е годы XIX столетия.

Случай, который становится импульсом для развития сюжета “Мертвых душ”, здесь лишь повод, который служит для раскрытия и социальных, и моральных причин глубокой духовной деградации. На заре деградации и упадка дворянских гнезд появлялись другие, еще более зловещие герои времени. Именно к ним и принадлежал Павел Иванович Чичиков - тип “нового” человека в “обновленной” России, в той России, где истинным хозяином жизни, вытесняя старую дворянскую аристократию, становился капитал, который нагло и нахраписто разрушал упроченные нормы, консерватизм бывшей деградирующей элиты, нес мораль беспринципного хищничества. Мерилом светской избранности, собственно идеалом времени становилось не происхождение, не интеллектуализм и талант, а миллион.

О том, что поклонение мамонитов уничтожит цивилизацию, что оно закодировано в смертоносном дьявольском знаке, неоднократно подчеркивалось христианскими святыми. Вспоминается поучительный тезис о том, что “история русской интеллигенции - это история русской революции” (П. Струве). Революции, как правило, становились следствием вырождения элиты, изменяя при этом социально-этический, духовный вектор человеческой цивилизации на пути ее тотального покорения псевдобогами, собственно антиподами Христа. Не об этом ли говорил позднее в “Легенде о Великом Инквизиторе” из “Братьев Карамазовых” духовный наследник Николая Гоголя Федор Достоевский словами кардинала, который решил исправить учение Христа, проторяя путь для лжемессии. «И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя твое, и солжем, что во имя твое…».

В “Авторской исповеди” Гоголь вспоминал, что сюжетом этого произведения он был обязан Пушкину, который, находясь в ссылке в Кишиневе, услышал историю о мошеннике, скупающем у помещиков умерших крестьян с целью получить огромный заем за них в опекунском совете. Поэт рассказал об этом Гоголю. Тот в свою очередь спустя некоторое время взялся за написание эпопейного многопроблемного произведения, которое стало, чуть ли не главным делом жизни писателя: работа над поэмой в прозе продолжалась на протяжении семнадцати лет - с 1835-го года до конца жизни. Горькая судьба постигла второй том “Мертвых душ”: летом 1845 года автор сжег его, считая несовершенным, чтобы потом начать работу снова, а за две недели до смерти, которая случилась 21 февраля 1852 года, уничтожил и следующую рукопись своей хлопотливой работы (к нам дошли лишь частично уцелевших пять глав).

Что побуждало сжечь работу, которой посвящено столько лет жизни, - остается загадкой. Говорят, что во время очередного душевного кризиса где-то в конце января 1852 года, предчувствуя близкую смерть, Гоголь встретился с протоиереем из Ржева Матвеем Константиновским, который якобы советовал уничтожить часть глав поэмы, считая их невосприимчивыми с точки зрения влияния на читателя. Но разговор писателя и его духовного отца оставался тайной. Однако незаконченное произведение великого писателя - произведение, на первый взгляд, сатирической направленности - является глубоким и полифоническим, исторически-философским для процветания, прежде всего “избранных”, для грядущей мировой олигархии, которая будет определять право других на жизнь. Не об этом ли скажет в “Легенде о Великом Инквизиторе” из “Братьев Карамазовых” Федор Достоевский устами кардинала, который решил “исправить” Христа и его подвиг?






В устах Великого Инквизитора заложена антихристианская парадигма мамонитов, тайных властителей мира - бывших и ныне сущих: “Получая от нас хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, без всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут потом, что получают его из рук наших”. Гоголь, как, кстати, и его наследник Достоевский, не был противником или апологетом какого-то конкретно социального порядка: проблемы, поставленные писателями в своих произведениях, прежде всего духовно-моральные. Однако, поднимая тему поклонения материального, а не духовного (что по сути и порождает разного рода преступления), писатели не могли не затронуть и проблему социальной деградации общества как следствия служения мамоне.

В “Мертвых душах” (название, которого вытекает из сюжетного импульса - купли умерших, становится метафорической: человеческие души, попадая в дьявольские соблазны, становятся мертвыми при физическом прозябании на земле) светское общество склоняется перед культом богатства. Услышав о загадочных миллионах Чичикова, все губернское чиновничество и дворянство потянулось к нему. Но лишь следовало усомниться в злосчастных богатствах этого человека-загадки, как светский обыватель отшатнулся от него.

Так автор по-своему психологически мотивирует моральную и духовную сущность деградирующей элиты, общества в общем, когда на смену ограниченности, духовному убожеству и пошлости приходят беспринципная подлость и цинизм. Классическая гоголевская фраза “Скучно на этом свете, господа!” уступила другой: “Соотечественники! Страшно!”. Кризис общества, государственно-политической системы взаимосвязанный с кризисом элиты - прежде всего морально-духовный.

В “Мертвых душах” перед нами проходит галерея образов господствующей прослойки, сатирическое воспроизведение которой контрастирует с внутренним состоянием авторской души, наполненной любовью к родной земле, к своему народу, поэтически неповторимо воспетому с его сакральным триединством в лирических отступлениях: Русь-тройка, которая несется в будущее (перед ней и должен держать отчет современник - и перед потомками, и перед Небом), выступает как пророческая метафора - свидетельство величия писателя как национального, так и мирового.