Замысел книги относится к весне 1845 года, к периоду затяжного приступа болезни и душевной депрессии писателя. Из предисловия мы узнаем, что, будучи при смерти, он написал завещание, которое является I частью книги. Завещание не заключает в себе никаких личных, семейных подробностей, оно состоит из интимной беседы автора с Россиею, т.е. автор говорит и наказывает, а Россия его слушает и обещает выполнить. Завещание было пронизано религиозно-мистическими настроениями, а претензионный проповеднический тон обращения к соотечественникам, соответствовал общему пафосу и идейному замыслу “Выбранных мест”. За предисловием и завещанием следуют письма. В этих письмах автор изображает себя как бы прозревшим вследствие своей болезни, исполнившимся духа любви, кротости и в особенности смирения…
Содержание их соответствует такому духу: это не письма, а скорее строгие и иногда грозные увещания учителя ученикам… Он поучает, наставляет, советует, упрекает, прощает и т.д. К нему все обращаются с вопросами, и он никого не оставляет без ответа. Он сам говорит: “Все каким-то инстинктом обращалось ко мне, требуя помощи и совета: “В последнее время мне случалось даже получать письма от людей, мне почти вовсе незнакомых, и давать на них ответы такие, каких бы я не сумел дать прежде. А между прочим я ничуть не умнее никого”.
Он сам сознает себя чем-то вроде сельского священника или даже папы своего католического мира. В своей книге он доказывал, что православная церковь и русское духовенство - это одно из спасительных начал не только для России, но и для Европы. Даже о русском самодержавии он стал говорить, что оно имеет народный характер. Он стал оправдывать закрепощение крестьян. Выход “Выбранных мест…” навлек на их автора настоящую критическую бурю.
Резкой и принципиальной критике книга была подвергнута Белинским в рецензии “Современника” и особенно в письме к Гоголю от 15 июля 1847 год. из Зальцбурга. Советы и поучения “Переписки” были так далеки по своему содержанию от того, что несли прежние создания Гоголя, и Белинский немедленно на них откликнулся. Статью в “Современнике” о “Выбранных местах” он публикует сразу же после выхода книги, почти поспешно, чувствуя потребность немедленно ответить ее автору. Непростительным представляется Белинскому самобичевание Гоголя, называющего все прежние свои сочинения “необдуманными и незрелыми”, смешны в устах автора “Ревизора” наивные уверения, что взяточничество в России уменьшилось бы, если бы жены чиновников наперебой не стремились блистать в свете. Дикими выглядят советы “касательно сельского суда и расправы” и попытки научить помещика ругаться с мужиками в “воспитательных” целях”. “Что это такое? где мы?” - спрашивает Белинский, и кажется, что эти возгласы отчаяния заставили Гоголя возражать Белинскому в письме, написанном ( 20 июня 1847 года и вызвавшем ответ Белинского.
Письмо к Гоголю занимает совершенно особое место в наследии Белинского, да и во всей истории русской общественной мысли. Поскольку письмо не предназначалось для печати, в нем критик мог высказаться с полной откровенностью. Белинский выступает в нем с проповедью необходимости для России уничтожения крепостного права и самодержавия, за просвещение народа. Он отвергает гоголевский взгляд на русский народ как народ религиозный в своей основе и высмеивает веру в спасительную и просветительную роль духовенства. Рискуя усилить нерасположение к нему Гоголя и не зная, как глубоки корни главных идей “Переписки”, Белинский пытается вернуть Гоголя на прежний путь. “Письмо к Гоголю” явилось подлинным политическим и литературным завещанием Белинского. В нем с определенной ясностью и откровенностью, с испепеляющей страстью и глубочайшим лиризмом он развивал свои взгляды на исторические судьбы русского народа и литературы, на крепостное право и религию. “Тут дело идет, - писал он, - не о моей или вашей личности, но о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и вас, тут дело идет об истине, о русском обществе, о России”. Белинский подчеркивает, что будущее России, судьба русского народа - в решении неотложных вопросов, связанных с борьбой против крепостного права. “Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания и т.д.”
В ответном письме Белинскому, признавая частично неудачу своей книги, со своей стороны упрекал критика в односторонности и непримиримости к чужому мнению, в игнорировании религиозно-моральной проблематики. Гоголю кажется, что ошибка его не в самом направлении книги, а в том, что он поторопился ее издать, не был готов к этой задаче и поэтому многое в ней написал поспешно, недостаточно глубоко и продуманно, и хочет разобраться в допущенных им ошибках. В авторской исповеди Гоголь говорит: «И что всего замечательней, чего не случилось, быть может, доселе еще ни в какой литературе, предметом толков и критик стала не книга, но автор. Подозрительно и недоверчиво разобрано было всякое слово, и всяк наперерыв спешил объявить источник, из которого оно произошло. Над живым телом еще живущего человека производилась та страшная анатомия, от которой бросает в холодный пот… Никогда и прежде я не пренебрегал советами, мнениями, сужденьями и упреками, уверяясь, чем далее, более, что если только истребишь в себе те щекотливые струны, которые способны раздражаться и гневаться…
В итоге мне послышались три разные мнения: первое, что книга есть произведение неслыханной гордости человека, возомнившего, что он стал выше всех своих читателей, имеет право на вниманье всей России и может преобразовывать целое общество; второе, что книга эта есть творение доброго, но впавшего в прелесть и в обольщение человека, у которого закружилась голова от похвал, от самоуслаждения своими достоинствами; третье, что книга есть произведение христианина, глядящего с верной точки на вещи и ставящего всякую вещь на ее законное место… Почти в глаза автору стали говорить, что он сошел с ума, что в его книге ничего нет нового, что же и ново в ней, то ложь. Как бы то ни было, но в ней есть моя собственная исповедь; в ней есть излиянье и души и сердца моего. Но, несмотря на “Переписку”, Гоголь остался для Белинского великим русским реалистом, который вместе с Пушкиным и Грибоедовым положил конец “ложной манере изображать русскую действительность”.
