Слово литературное, написанное, типографски отпечатанное и упакованное в переплет,— текст и только лишь текст. Он ничей; он середина, не имеющая начала. А нам надо знать, в результате каких поворотов судьбы человеческой он возник, и увидеть того, кто создал его. Потребность соединения слова со зримым обликом чьим-то в нас просто неискоренима. И познание прошлого так же необходимо включает в себя мысленное начертание нами портретов политических борцов, ученых, полководцев, писателей отдаленных времен. Понимание прошлого начинается тогда, когда они появляются, всплывают в нашем сознании. Что было сказано? Как было организовано, построено сказанное? Эти вопросы получат ответ лишь тогда, когда будет поставлен изначальный вопрос: кто сказал то, что дошло до нас в виде текстов? Каким стремился стать человек, это сказавший?
* Пока не требует поэта
* К священной жертве Аполлон,
* В заботы суетного света
* Он малодушно погружен,
как бы повторяют они вслед за Пушкиным. И серьезные, вдохновенные вещи пишутся порою людьми, которые в жизни не очень-то похожи на то, что они написали. А мы-то представляли их себе совершенно иными! Но это не значит, что наше воображение ошибалось. Нет, оно приближало нас к правде, и дело лишь в том, что человек, нарисованный нами, был фигурой типической, обобщенной: создав образ говорящего, словоносца, мы уловили суть той общественной, социальной роли, которую он, преодолевая собственное малодушие, споря с собою самим, исполнял когда-то и продолжает исполнять в наши дни. Мы прикоснулись к бессмертию…
От власти Гоголя не уйдешь; герои его вторглись в народный обиход, их невозможно не знать; и даже не прочитав еще «Мертвых душ», услышишь что-то о похожем на медведя неуклюжем и хмуром помещике Собакевиче, о скупердяе Плюшкине и о ловком Павле Ивановиче Чичикове, который сновал от усадьбы к усадьбе, лихо торгуясь из-за… имен, только из-за имен крепостных крестьян: крестьяне умерли, в списках остались их имена, помещики платили за усопших налоги, а Чичиков, оформляя покупку, от повинностей их избавлял. Чичиков, Собакевич, Плюшкин давно живут- поживают и вне книги Гоголя, и уже в одном этом — власть над нами писателя. О ловких и жутковатых проделках, о каком-то нравственном кувыркании людей, падающих в моральную бездну, и об отвергаемых ими возможностях выбраться из замусоренных тупиков повествует его неумолчный голос.
Но чей же этот голос? Кем был Гоголь по той общественной роли, которую он играл в современной ему России?
Последуем примеру Л. Н. Толстого, зададимся вопросом, с которым, по его словам, к чтению он приступал всегда. Жест бывает красноречив несказанно; и есть у нас даже жесты-любимцы, характеризующие нас и выдающие, может быть, какие-то наши секреты. Угадать, понять человека — прежде всего подсмотреть жест, который его характеризует. И это — работа, совершаемая нами непрерывно и далеко не всегда успешно: жест открывает нам человека и маскирует его.
Многие жесты гаснут, так и не разгоревшись в слова, в идеи. Но приходит вдруг какое-то вдохновение, и человек обретает сознание того, что жест, найденный и хранимый им, значителен, актуален. Не тогда ли в человеке пробуждается художник, писатель? Жест требует продолжения — в слове, в мысли и в образе. Слова, мысли, образы идут вслед за жестом. Жест растворяется в них, забывается. Но жест был и есть. Он живет, скрывшись в слове; он бессмертен, и быстротекущее время то продолжает прятать, таить его, то, напротив, приоткрывает его, делая видимым, очевидным в его простоте.
История обрушилась на Гоголя громадой свершений, осуществлявшихся, впрочем, в тишине, в однообразии будней 30—40-х годов прошедшего века. Россия менялась; но менялась она, с точки зрения чистого сердцем провинциала, юноши-украинца, прибывшего в Петербург с туманными планами служения ей, как-то странно. Россия индустриализовалась; и связанная с новыми устремлениями деловитость, утилитарность начинала налагать на ее духовную жизнь свою печать — суровую, скучную. Служение то и дело заменялось изнурительной службой, вдохновение — лишь внешне походившей на него нервной взвинченностью, дружба — чисто деловыми союзами. Если взглянуть на тогдашнюю жизнь Петербурга глазами юноши Гоголя, увидишь рознь, разобщенность и одиночество. На эти чудовища и ополчается русская литература от Пушкина, Гоголя, Лермонтова до Блока и Маяковского. И у каждого из них формировались свои идеи, образы, ритмы и жесты.
Жест, которым движется творчество Гоголя; жест, переходящий от писателя к его неспокойным героям, виден явственно, он очевиден. Это — жест протягивания руки, жест даяния, дарования; жест напутствия и готовности оказать помощь; жест объединения, соединения.
Этого жеста ждут — лихорадочно, с надеждой ждут друг от друга гоголевские герои. Беда, ежели вместо него — пустота; но еще страшнее встретить противоположный жест – жест отталкивания, отторжения. «…И толкнул названного брата в провал»Петро, предатель, завистник из повести -«Страшная месть». И когда низринутый в пропасть казак Иван все-таки стал выбираться, он «поднял глаза и увидел, что Петро наставил пику, чтобы столкнуть его назад». Столкнуть в пропасть. В гибель, в забвение, в совершенное исчезновение, потому что и маленький сын погибающего Ивана был обречен погибнуть в провале. «А человек без честного рода и потомства, что хлебное семя, кинутое в землю и пропавшее даром в земле.
