...Апрель 1840 года. Петербург. Дом Карамзиных. В гостиной, как всегда, людно и шумно. Смех. Музыка. Невысокий темноволосый офицер стоит у окна, выходящего к Летнему саду, отгородившись от всех зеленой завесой портьеры. Его черные глаза гневно сверкают, лоб прорезала глубокая морщина. Пальцы нервно крутят какую-то бумагу, что-то шепчут губы.

Вот и все. Столица, знакомые, беседы-споры до рассвета, литературно- журнальная круговерть, театры, любимая бабушка — все зачеркнуто строчками приказа оставить Санкт-Петербург в сорок восемь часов. «Надменные потомки известной подлостью прославленных отцов» сделали все, чтобы выслать его из столицы. Осталось только выслать из жизни.

Как любил он в детстве Кавказ! Как ловил себя на том, что слышит мелодию гор, немолчный говор быстрых, бурных рек! Как отдыхал сердцем на бескрайнем просторе среди серо-голубого амфитеатра вершины с мохнатыми папахами деревьев на склонах, со сверкающе-белым Эльбрусом на горизонте! Но на Кавказе идут военные действия. И хотя Лермонтову не занимать выдержки и храбрости, привычки к аскетизму бивуачной жизни, он по призванию своему — не военный. Он поэт, драматург, прозаик, художник, наконец. Он творец. Его место не там, а в столице. Где бурлит жизнь, где светская круговерть. Но на Кавказе — многие его герои. И может быть, именно благодаря им он не ощущает себя одиноким вдали от родины, с которой выслан.

...Серые тучки плывут по бледному петербургскому небу. Ветер гонит их на юг. Скоро и ему придется улететь за ними... И снова, словно кто-то тронул невидимые струны, что-то зазвучало, запело в нем:

Тучки небесные, вечные странники!

Степью лазурною, цепью жемчужною

Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,

С милого севера в сторону южную.

Что же вас гонит: судьбы ли решение?

Зависть ли тайная? Злоба ль открытая?

Или на вас тяготит преступление?

Или друзей клевета ядовитая?

Все это он испытал на себе. С того момента, как открыто поднял знамя, выпавшее из рук Пушкина, как принял от него эстафету правдивости и мужества, без которой — он твердо в этом убежден — быть творцом невозможно. Он с юности мечтал об этом. Он выбрал себе судьбу, белым парусом приплыв в море поэзии:

А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой.

Он и сейчас не ищет покоя. Разве что свободы, права свободного выбора своего места в родной стране. Пусть снова страдания, наветы, клевета. Пусть снова борьба. Его путь будет таким везде. Он достоин иметь врагов, потому что это общие враги — его и его родины. ...Серые тучки уже промелькнули на бледном небе. Ветер унес их, наверное, далеко.

Может, они уже забыли ровные стрелы петербургских улиц, торжественность площадей, романтичность аллей Летнего сада с пятнами солнца на желтоватом мраморе статуй, на дорожках, темные волны Невы... Может, они просто разлетелись на клочья или слепились в что-то новое, что плывет совсем в иную сторону:

Вечно холодные, вечно свободные,

Нет у вас родины, нет вам изгнания!

Он тряхнул головой и улыбнулся. Его поэзия, его муза сама подсказала ответ. Раз его высылают, раз он ощущает, переживает это — значит, есть у него родина. Значит, жизнь продолжается. Он еще будет жить, писать, бороться.

...Оставалось еще 30 часов. А до июля 1841 года — год и три месяца.