В романе "Война и мир" Толстой "со строгостью судьи и гражданина" вершит нравственный суд над
высшим светом и бюрократической верхушкой самодержавной России.
Ценность человека, по мнению Толстого, определяется тремя понятиями: простота, доброта и правда.
Нравственность, как считает писатель, — это умение почувствовать свое "я" как часть общечеловеческого
"мы". Любимые герои Толстого просты и естественны, добры и сердечны, честны перед людьми и своею
совестью.
Иные отношения Толстого к высшему свету, "завистливому и душному для сердца вольного и пламенных
страстей" (Лермонтов).
С первых страниц романа мы, читатели, попадаем в петербургские гостиные большого света и
знакомимся со "сливками" этого общества: вельможами, сановниками, дипломатами, фрейлинами. Толстой
развенчивает утонченные манеры этих людей, и перед читателем предстает их духовное убожество,
нравственная низость. В их поведении, в их взаимоотношениях нет ни простоты, ни добра, ни правды. Все
неестественно, лицемерно в салоне А. П. Шерер. Все живое, будь то мысль и чувство, искренний порыв или
злободневная острота, гаснет в бездушной обстановке. Вот почему естественность и открытость в поведении
Пьера так напугали Шерер. Здесь привыкли к "приличьем стянутым маскам", к маскараду.
Князь Василий говорит лениво, как актер слова старой пьесы, сама хозяйка держится с искусственным
энтузиазмом. Пьер почувствовал себя мальчиком в игрушечной лавке.
Толстой сравнивает вечерний прием у Шерер с прядильной мастерской, в которой "веретена с разных
сторон равномерно и не умолкая шумели". Но в этих мастерских решаются важные дела, плетутся
государственные интриги, решаются личные проблемы, строятся корыстные планы: подыскиваются места для
неустроенных сынков, вроде идиота Ипполита Курагина, намечаются выгодные партии для женитьбы или
замужества.
В этом свете, как рисует Толстой, "кипит вечная бесчеловечная вражда, борьба за блага бренные".
Вспомним искаженные лица "скорбной" Друбецкой и "благостного" князя Василия, когда они вдвоем вцепились
в портфель с завещанием у постели умирающего графа Безухова.
А охота на Пьера, ставшего богачом?! Ведь это целая "военная операция", тщательно продуманная
Шерер и князем Василием. Так и не дождавшись объяснения Пьера с Элен, сватовства, князь Василий
врывается в комнату с иконой в руках и благословляет молодых — мышеловка захлопнулась. Начинается
осада Марии Болконской, богатой невесты для шалопая Анатолия, и только случай помешал успешно завершить
эту операцию.
О какой любви может идти речь, когда браки совершаются по откровенному расчету?
С иронией, даже с сарказмом рисует Толстой "объяснение в любви" Бориса Друбецкого и Жюли Курагиной.
Жюли знает, что этот блестящий, но нищий красавец, не любит ее, но требует за свое богатство объяснения в
любви по всей форме. А Борис, произнося нужные слова, думает, что всегда можно устроить так, что он жену
будет видеть редко.
Все приемы хороши, чтобы добиться "славы, денег и чинов". Можно вступить в масонскую ложу, делая
вид, что тебе близки идеи любви, равенства, братства. А на самом деле такие, как Борис Друбецкой, вступали в
это общество с одной целью завести выгодные знакомства. А Пьер, искренний и доверчивый человек, вскоре
увидел, что этих людей интересовали не вопросы истины, блага человечества, а мундиры и кресты, которых они
добивались в жизни.
Ложь и фальшь в отношениях между людьми особенно ненавистны Толстому. С какой иронией он
рассказывает о князе Василии, когда тот просто обворовывает Пьера, присвоив доходы с его имений и
оставив у себя несколько тысяч оброка. И все это под маской добра и заботы о юноше, которого он не может
бросить на произвол судьбы.
Лжива и развратна и Элен Курагина, ставшая графиней Безуховой. Открыто изменяет мужу, цинично
заявляет Пьеру, что не желает иметь от него детей. Даже красота и молодость у людей высшего света
принимают отталкивающий характер, ибо эта красота не согрета душой.
Лгут, играя в патриотизм, Жюли Курагина и ей подобные. Их патриотизм проявился в отказе от
французской кухни и французского театра.
Вспомним, с каким энтузиазмом двуличный князь Василий восхищается, говоря с гордостью пророка: "Что
я говорил про Кутузова? Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона". А когда до придворных
дошло известие об оставлении Москвы французам, то князь Василий говорил, что нельзя было ожидать ничего
другого от слепого развратного старика. Толстому особенно ненавистна императорская "игра в войну", для
Александра I действительное поле сражения и парад на Царицынском Лугу — это одно и то же (вспомним его
спор с Кутузовым перед Аустерлицким сражением). В военной среде, которую Толстой знал хорошо, процветает
карьеризм, служба "лицам, а не делу", боязнь личной ответственности за принятое решение. Вот почему так
невзлюбили многие офицеры честного и принципиального Андрея Болконского.
Даже накануне Бородинского сражения офицеры штаба были обеспокоены не столько его будущим
результатом, сколько заботами о своих будущих наградах. Они внимательно следили за флюгером царской
милости.
С суровой беспощадностью Толстой "срывал все и всяческие маски" с представителей высшего света,
обличая антинародную сущность их идеологии людского разъединения, эгоизма, тщеславия и презрения к
людям.