Толстой очень строго относился к писателям-ремесленникам, сочинявшим свои «произведения» без настоящего увлечения и без убежденности в том, что они нужны людям. Страстную, самозабвенную увлеченность творчеством Толстой сохранил до последних дней жизни. В пору работы над романом «Воскресение» он признавался: «Я так увлечен этим делом, что думаю о нем день и ночь». И еще: «…Предаюсь любимому делу, как пьяница, и работаю с таким увлечением, что весь поглощен работой». Толстой смотрел на писательский труд как на деятельность, при которой «готовишься жить и умереть на основании тех слов, которые высказываешь». Он говорил своим собратьям по перу: «Писать надо только тогда, когда каждый раз, что обмакиваешь перо, оставляешь в чернильнице кусок мяса…».

Правдиво рисуя бессердечие и жестокость власть имущих, по чьей злой воле тысячи людей томятся в тюрьмах и острогах, на пересыльных этапах и в сибирской ссылке, Толстой убедительно показывает в своем романе, что настоящими преступниками являются не беспаспортные крестьяне, не нищий подросток, укравший половики, стоившие 3 рубля 67 копеек, а те, кто безнаказанно грабит и угнетает трудовой народ. Устами героя романа князя Нехлюдова Толстой называет истинные причины «роста преступности» в полицейском государстве: «Ему говорят: не воруй, а он видит и знает, что фабриканты крадут его труд, удерживая его плату, что правительство со всеми своими чиновниками, в виде податей, обкрадывают его, не переставая… знает, что мы, землевладельцы, обокрали его уже давно, отняв у него землю, которая должна быть общим достоянием, а потом, когда он с этой краденой земли соберет сучья на топку своей печи, мы его сажаем в тюрьму и хотим уверить его, что он вор. Ведь он знает, что вор не он, а тот, который украл у него землю».

О своре чиновников Толстой с гневом пишет: «Всем им, кроме удовлетворенного тщеслайия, честолюбия, прежде всего нужны ге огромные деньга, получаемые ими от государства, все же то, что пишется и говорится о необходимости, полезности государства, о благе народа, о патриотизме и т. п., пишется и говорится только для того, чтобы скрыть от обмапутых… настоящие мотивы своей деятельности».

Противореча своему утверждению, что на свете нет злодеев, неспособных к раскаянию, Толстой рисует в «Воскресении» людей высших классов «непромокаемыми» к «добру», глухими к проповеди любви и сострадания. Защитников народа писатель видит в политических заключенных-революционерах, хотя и не разделяет их взглядов на способы и пути общественного переустройства. Напомним, что, когда «Воскресение» было напечатано, в «высших кругах» царской России, как и в пору появления «Исповеди» Толстого, а также его потрясающих статей о голоде, властями обсуждался вопрос о том, как поступить с писателем-«бунтовщиком». По словам родственницы Толстого, А. А. Толстой, «ему предсказывали Сибирь, крепость, изгнание из России, чуть ли даже не виселицу». А некоторые из разгневанных сановников предлагали объявить народу, что Толстой сошел с ума, и упрятать его в далекий Суздальский монастырь.

О страхе, который испытывали перед Толстым царские власти, рассказывает в своем дневнике издатель газеты «Новое время» реакционный журналист А. С. Суворин: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, синод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост» ‘.

Великим актом гражданского и писательского мужества явилось выступление Толстого со статьей «Не могу молчать», в которой он потребовал у царских опричников прекратить преследования и казни участников революции 1905-1907 годов.

Толстой отвергал любые попытки адвокатов буржуазно-помещичьего строя оправдать его существование, замазать или смягчить его зияющие противоречия, доказать, что он основан на «законе», на «праве». В «Письме студенту о праве» (1909) Толстой так определил сущность дворянско-буржуазного гражданского права: «Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и капиталами».

В большом трактате «Рабство нашего времени» и в других статьях Толстой резко обрушился на идеологов буржуазии, утверждающих неизменность, «вечность» капиталистического общественного строя. Существующий порядок вещей, заявил Толстой, не есть нечто неизбежное, стихийное, неизменное. Капиталистическое рабство, говорит Толстой, «рабство нашего времени очень ясно и определенно произведено не каким-либо железным, стихийным законом, а человеческими узаконениями: о земле, о податях и о собственности… В условиях этих нет ничего неизменного».

И самые формы рабства не остаются неизменными. Толстой различал три формы рабства: крепостническое, земельное и капиталистическое, которое он и называл рабством нового времени. Идеолог патриархальной деревни, главное зло он видел в земельном рабстве. И даже капиталистическое «рабство нашего времени» он считал производным от земельного. Так, он говорил: «Капитализм - это последствие накопления земельной собственности».

Поземельная частная собственность была для Толстого «великим грехом», и он требовал ее отмены. «Надо исправить стародавнюю несправедливость владения землею»- эта мысль красной нитью проходит через все, что писал и говорил Толстой в годы первой русской революции. Однако он прекрасно понимал, что народ хочет освободить не только землю, но и добиться освобождения труда. «Труд должен быть не рабским, а свободным, и в этом все»,- убежденно заявлял писатель.

Толстой был убежденным противником расизма, национального шовинизма в любых его проявлениях. Учитель его детей В. И. Алексеев свидетельствует: «К национальной розни Лев Николаевич относился отрицательно. Он говорил: «Для меня равенство всех людей - аксиома, без которой мыслить нельзя». И когда Толстой узнавал о том, что эта «аксиома» кем-то не признавалась или нарушалась - он весь свой гнев обрушивал на головы ее «нарушителей».

С годами писатель не только не отстранялся от самых жгучих вопросов своего времени, но, напротив, все более решительно откликался на них. Не раз он заявлял о своем отстранении от политики, но жизнь сталкивала его с важнейшими общественно-политическими событиями, и они находили у него горячие отклики. Известный австрийский романист Стефан Цвейг говорит о Толстом: «Не надо поддаваться обману евангелической кротости его братских проповедей, христиански смиренной окраске его речи, ссылок на Евангелие по поводу враждебной государству социальной критики. Толстой больше, чем кто-либо из русских, вскопал и подготовил почву для бурного взрыва» .

Эти слова С. Цвейга приходят на память всякий раз, когда мы обращаемся к теме «Толстой и церковники». Как было отмечено выше, в феврале 1901 года святейший синод принял решение об отпадении (отлучении) Льва Николаевича Толстого от православной церкви.

Из документов, сохранившихся в архивах, видно, что высшие духовные чины долго и настойчиво требовали от светской власти ускорить расправу над Толстым. И если принятие синодом решения откладывалось, то потому только, что, как уже говорилось, царь и его министры, страшились взрыва народного негодования.

Изучая шаг за шагом историю взаимоотношений великого писателя с церковниками, невозможно не восхищаться величайшей честностью, искренностью, смелостью Толстого в открытом отстаивании своих взглядов и не возмущаться лживостью и жестокостью его преследователей. Многие исследователи жизни и творчества Толстого пишут,- и справедливо! - что последним толчком, побудившим синод отлучить писателя от церкви, явился его роман «Воскресение». Еще за пять лет до того, как начать работу над «Воскресением», Толстой написал «Исследование догматического богословия» (1884). В этом произведении убедительной критике подвергнуты основные догматы православной церкви и сурово обличены ее служители.

Из всех видов рабства, прежде существовавших и ныне существующих на земле, самым ужасным Толстой считал рабство церковное, религиозное, видя в нем «корень всякого другого рабства». Оно умело камуфлирует себя, свою подлинную сущность. «Самая вредная ложь,- говорит Толстой,- это ложь хитрая, сложная и облеченная в торжественность и великолепие, как проявляется обыкновенно ложь религиозная».